Что делать?

(продолжение)

«Скиф» катился с вершины турнирной лестницы к ее подножью. Катился шумно.
В большом, в общем-то заурядном, но кичащемся своей красотой городе среди гор случилась еще одна беда. Выбыл из строя Белкин.
Обоих премьеров, вратаря и центрального защитника, Лева Задов поселял в отдельном «люксе». А Марфушина – с доктором Папахристосом. Сейчас Марфушина не было. Его лишили почетного звания и окончательно дисквалифицировали. Он шел к этому концу и закономерно достиг его. Жаль только, что это случилось в «Скифе» и заодно пострадал Сербов. Славку Сербова, правда, всего лишь отчитали и отстранили на три игры.
Доктор жил теперь вместе с Левой.
Вечером к ним в стенку постучал Белкин.
Доктор густо намазал бриолином волосы и замаскировал нежную лысину.
В номере у премьеров расположилась веселая компания: несколько юнцов, все как на подбор ржавые и низколобые, с реденькими жесткими усиками, и несколько искусственных блондинок. Обнявшись за плечи, они пели что-то непонятное.

-Налить штрафную нашему дорогому другу! – вскочил на стул юнец, демонстрируя тонкие цыплячьи ножки, обтянутые «джинсами».

- Подожди! – посадил его Белкин. В глазах у него вспыхнули дикие огоньки. – Док! – сказал он. – Мы тут соревнуемся. Не удивляйтесь. За каждый стакан вина звездочку на погоны. Они говорят, - он повел вокруг пальцем, - у нас даже до майора никто не дослужится. – Белкин взял стакан и налил до краев. – Док, держите и докажите!

Папахристос был вдвое старше Белкина, но он не мог жить без футбольного зрелища и благоговел перед звездами. Поэтому и попросился в команду.
Он лихо выпил.

- Браво, - сказал Белкин, - держите, лейтенант, - и протянул второй стакан.

Ржаво-белесая компания повизгивала.
Доктор выпил еще три стакана.

- А теперь – встать, майор! – велел Белкин. – Пусть посмотрят, чего стоят южногородские парни.

- Я не пьяный, - произнес Папахристос.

Он поднялся, повернулся к двери, постоял несколько секунд, застыв по стойке «смирно», и рухнул в коридор, открыв лысиной дверь.
Стенания и крики вылетели вслед за ним.
Из общего номера выскочили ребята. Назаров перевернул, словно бревно, доктора и, глядя на его открытый застывший рот, испуганно спросил:

- Убился, что ли?

- Унесите майора, - сквозь слезы распорядился Белкин.

Теперь Назаров понял. Он оставил доктора и шагнул через порог в «люкс».

- Ты что же это делаешь, подонок? – спросил он тихо, но его услышали потому, что сразу наступила тишина. Кто-то за столом всхлипнул и осекся.

- Но-но, синьор, - повел ладонью Белкин перед лицом Назарова. Он был совершенно трезв или казался таким.

Назаров перехватил его руку и отвел вниз. Он говорил прямо в лицо вратарю:

- Ты понимаешь, что они завтра разнесут по свету? Тебе наплевать. Тебе вообще на все наплевать: и на «Скиф», и на Южный!

- На некоторых, безусловно, - Белкин долго смотрел Назарову в глаза.
За столом опять взвизгнули в предвкушении захватывающих событий.
Белкин медленно поднял руку и небрежно пощекотал усы Назарова. И вдруг побледнел и начал опускаться на колени. Назаров только держал его за руку, а вратарь все приседал и приседал, стиснув зубы. Он лег к Валиным ногам и прохрипел:

- Кончай … Пусти …

Он встал, мотая правой рукой.

- Проводи своих … Этих, - кивнул на стол Назаров. – Слышишь?

Белкин раскачивал правую руку, будто баюкал ее …

- Мое дело, - сказал он сквозь зубы.

- Ладно! – решил Назаров. - Тогда сам уходи!

Он повернул вратаря, подхватил его под локоть, вывел в коридор и закрыл дверь с такой силой, что она сама собой защелкнулась на замок.

(продолжение следует)

(продолжение)

Валя Назаров побывал на футбольном поле во всех амплуа, кроме вратаря. Он начал, как многие, нападающим, еще в детской спортшколе вместе со Славкой Сербовым. Рослый и сильный, он легко обходил маленьких соперников. На соревнованиях неизбежно проверяли Валину метрику и убеждались – все законно.

- Ну и вымахал! – восхищались тренеры.

Его взяли в юношескую команду «Скифа». Дальнейший путь был предопределен: он поступил на первый курс физкультурного института и начал играть в команде мастеров. «Для себя» он занимался фехтованием и борьбой. И то, и другое получалось хорошо, а могло быть еще лучше. Но Валя любил футбол.

- Переплавить бы его с Джурковичем, а потом разделить пополам, - вздыхал бывало Семен Семеныч. – От Назарова – порядочность и режимность, а от того – талант!

В детстве Валя пережил землетрясение. Он учился тогда во втором классе. Их с младшим братом завалило, но не придушило. Дом рухнул наподобие карточного: стены сошлись у ребят над головой. А мама спала во дворе. Она откопала их обоих только к утру, когда они уже задыхались. Валя все вспоминал гору кирпича и земли, которую перевернула почти голыми руками их мама – тоненькая, как девушка, учительница. Она только и знала, что листать тетрадки. Даже корзинки они всегда у нее забирали, встречая с рынка.
То и дело возвращался Валя Назаров к этому страшному дню. Не только потому, что он пережил тогда радость второго рождения. Он все чаще задумывался над тем, что может совершить человек. И становился беспощаднее к себе.
Даже Чибисов отмечал:

- Все бы хоть наполовину так тренировались.

Но Валины финты, добытые кровавым потом, легко разгадывали защитники. За год он сбросил на стометровке две десятых секунды. Но этого было мало. Семен Семеныч перевел его в полузащиту. Валя и тут старался. Он мотался по штрафной, но его не оказывалось именно там, где он был нужнее всего.

- Шебутной, - только и сказал о нем Борисоглебский.

За первый сезон в классе «А» Валя Назаров сыграл дважды, когда Губанов задержался на недельку в столице. «По делам», - объяснил им Борисоглебский. Он неожиданно поставил Назарова вперед, десятым номером.

- Имеешь шанс убить медведя, - сказал ему Федор Андреевич. Валя горел желанием дирижировать нападением. А получилось, что он без толку метался по полю. Даже чужие болельщики кричали:

- Длинный! Шестеришь.

Наконец он понял, что дирижировать некем. Все выкладывались в своей штрафной. Только могучий, сутулый Сербов маячил впереди.
Белкин творил чудеса, но пропустил уже два гола. Джуркович несколько раз выбивал мяч из пустых ворот.

- Куда ты вылез, усатый? – крикнул он Назарову.

Назаров на последнем дыхании вернулся назад и перехватил прострельную передачу.

- Давай домой! – заорал отчаянно из ворот Белкин.

Но Назаров не зря был подкован теоретически. Он решил завязать комбинацию и, на удивление всем, прошел далеко вперед. Отдал мяч Сербову, получил ответный пас, и тут все оборвалось. На него ринулись сразу трое, забрали мяч, и через несколько секунд стадион еще раз взревел, ликуя.

- Ну что я могу сделать? – чуть не плача говорил в раздевалке Белкин. – Кто бы пер вперед, так всякие недоноски – тоже.

- Поосторожней, - сказал Назаров. Он понимал, что виноват.

- Я ж тебе кричал: давай назад, мне, - вскочил Белкин. – Так нет.

- А кого я поставлю? – спросил Борисоглебский. - Кесарева здесь нет и Крижевского – тоже. Скажи спасибо, что не все такие, как этот. – Он кивнул на Валю.

- Ну и хрен с ним, совсем, - выругался Белкин.

Джентльменство вмиг оставляло его, едва он надевал свой вытертый, «счастливый», свитер.

(продолжение следует)

Простите за задержку с ответами и за то, что материалы в теме не обновлялись мной - посещала школу для ум... "медлительных" детей, в коей я являюсь членом попечительского совета.

(продолжение)

Прежде в «Скифе» ничего подобного не было. А здесь явно обозначилось деление на избранных и рядовых. Границу провел Борисоглебский. А пограничный ров углублялся обеими сторонами.

- Эй, кордебалет! – бывало кричал Воронов, входя в общую комнату. Там Лева Задов - он мгновенно усвоил «табель о рангах» - помещал человек пятнадцать: дублеры, запасные и «серенькие». – Держите билеты на концерт популярного тенора. Всем – на галерку! Чтоб не позорили своим гнусным видом …

Володя перетасовал билеты:

- Рем? Одну минутку. Ты, кажется, забил в Куйбышеве гол? Тогда тебе – ближе к середине. Гурееву, как капитану, рядом с тобой. Мне за ростовскую «тройку» - на самую верхотуру. И Валету – тоже. Я Вас понимаю, сэр, но каждому – свое.

Воронов паясничал, но отражал горькую правду: деление наблюдалось и соблюдалось во всем.
На поле командовал Губанов, хотя его капитаном никто не избирал. Он стоял в центре штрафной, стянув сильной рукой невидимые вожжи. Одних легонько взбадривал. Других одергивал так, что трензеля впивались до крови в губы. Кто ему дал такое право?
Однажды он со злости даже ударил Рема Рахметова – самого тихого игрока: и на поле, и в жизни. Он очень ловко стукнул Рема в бок так, что никто – ни футболисты, ни зрители – не понял, почему Рем согнулся и присел.
Рахметов переживал три дня. Потом все-таки пожаловался Борисоглебскому. Федор Андреевич возмутился. Он вызвал Губанова пред грозные очи и строго предложил ему объяснить, что за безобразие он допускает.

- Перекрестись! – посоветовал Рему Губанов. – Что ты мне клеишь? Ты еще мячи подавал, когда я начинал, и чтоб я когда, кого … Ну, может случайно задел. Не помню. Так что ж тут сразу, как девочке, обижаться? Это же футбол, ты понимаешь?

- Я тоже вижу: когда случайно, когда – нет, - Рем даже всхлипнул, и лицо его стало, как у школьника, которого не пустили на долгожданный кинофильм. Вся горечь от всех обид всколыхнулась в нем.

- Ты ошибаешься, - строго сказал ему Борисоглебский, - Губанов, конечно, не хотел тебя ударить. И он прав: если мы будем все время капризничать, нам работать некогда будет. А работать надо лучше. Особенно – тебе.

- А что я неправильно сделал? – Рем поднял глаза, но тут же отвел их. – Вытащил чуть не из-за линейки. У самого – язык набок. Ворота открыты, а Марфушин кричит: «Сюда!». Ну, а я пока думал, они перехватили.

- Думал, - передразнил Губанов. – Все вы, как в Академии наук.

- Да, - сказал Рем, - попробовал бы я только не отдать.

- Ну и что? – вскочил Губанов. – Ты при Федоре Андреевиче скажи, что тебе было бы!

- Ничего, - ответил Рем. – Сам хорошо знаешь.

Больше из него не выжали ни слова. Да и не очень пытались. Губанова задержал старший тренер, а Рем ушел виноватым. Но играть он стал намного хуже.
Рахметов в Южном не без оснований считался перспективным. Никто не мог понять, что с ним случилось, И он сам – тоже.

- Я стараюсь, - честно сказал он Чибисову.

Тогда директор спросил у Борисоглебского:

- Что с ним?

- Скис! – коротко поставил диагноз Федор Андреевич. И перевел Рема в дубль.

- Заслужишь – вернешься, - сказал он Рахметову.

- Ты что такой стал? – как-то подсел к нему Гуреев.

Рем поморщился:

- Как подумаю, что дядя Федор смотрит: хочу лучше, а получается как назло …

- У меня – тоже, - сказал Назаров. – Еще начнет один рычать из ворот, а Губан – сбоку, ноги сразу, как ватные, становятся.

- А ты забудь, - посоветовал Рахметову Гуреев.

- Не в этом суть, - ответил за Рема Назаров. – И не в одном Рахметове. Ты же видишь, что творится.

Только они поговорили, как в раздевалке произошел новый случай.

(продолжение следует)

(продолжение)

Только они поговорили, как в раздевалке произошел новый случай.

«- Опять – пустяк, а вы – шум до небес», - сказал потом Федор Андреевич.

Новичок, один из многих дублеров, которым больше раза так и не пришлось выступать, возбужденный предстоящим дебютом, примерял бутсы. Он туго зашнуровал их и прошелся упругой походкой по кафельному полу, гремя металлическими шипами.

- Не жмут? – спросил Гуреев.

- Годятся, - ответил довольный дебютант.

И тут подошел Задов.

- Покажи, - наклонился он и велел:

- Можешь их снять!

- Не трогай его! – посмотрел на админа с упреком Назаров.

- Да! – скорчил презрительную рожу Задов. – Я еле-еле достал десять пар на пластмассе, а он их разбивать будет.

Паренек покраснел и, присев, начал вытаскивать шнурки, не поднимая глаз. Но Назарову казалось, что вот-вот дублер уткнется носом в кафель.

- Не снимай, - велел Назаров.

- Ты кто тут такой? – вскинулся Задов.

Тогда подошел Гуреев.

- Мне ты дашь? - спросил он.

- Надо – бери, - угрюмо ответил Лева Задов, - только для себя, а не всяким …

Но паренек уже снял бутсы и поставил их в угол.

- Жмот! – крикнул из своего угла Воронов. – Ты еще на трусы сзади поставь печати. А то я, не дай Бог, самого Белкина трусы натяну. На свой холопский зад.

- Ты еще пожалеешь, Воронок, - пообещал Задов. И вышел.

Бутсы он все-таки оставил, но в начале месяца Воронов получил не повышенную, как у всех, стипендию, а обычную, как у дублеров. Это было откровенно несправедливо. После изгнания Марфушина Володя все время выступал в основном составе. Правда, не на краю, а в полузащите. Так захотелось Борисоглебскому, и Воронов не смог его переубедить.

- Ты мне своего зажми, - требовал Федор Андреевич. – Больше от тебя ничего не надо.

Воронов «зажимал». Он все умел и на поле был дисциплинирован, как ефрейтор. Но ему это мало нравилось. То, что в других городах кричали с трибун: «Ты, мастерок! Чего липнешь как банный лист …!» - его не так трогало. Он сам без тоски не мог думать о навязанной ему роли. – Не давай играть подопечному – и все. Вот что было худо. Но он выполнял все, что требовал Федор Андреевич. И потому обиделся.

- Эй, ты, - сказал он Задову, развернув веером «синенькие». – Это что за дискриминация? – Он улыбался и это окончательно разозлило админа.

- Я тебе не бухгалтер, - ответил Лева, не поднимая глаз от ведомости. – Не доволен – иди выясняй, где надо.

- Что ты, - поклонился, прижав руки к груди, Воронов. – Ты-то при чем? Ручку тебе целовать не надо? А то еще совсем со стипендии снимешь.

- Ладно, - посоветовал ему Гуреев. – Молчи.

- Черта с два, - зло ответил Воронов.

Он тоже пошел к Борисоглебскому, и старший тренер принял его еще внимательней, чем Рема. Воронов – нужный футболист. Ехидный, как определял для себя Федор Андреевич, Володин характер. Но это – в быту. Зато никаких заскоков, подобных Славкиным. Но Борисоглебский сейчас не мог отступать: финансы и прочие блага – святая святых. Дай одному поблажку – начнется такое!
Он посмотрел еще раз ведомость и в сердцах выругал про себя Задова: «Додумался, как сводить свои личные счеты». Потом он посмотрел прямо в глаза Володе. Он знал, что отец Воронова – известный конструктор, лауреат. Уж где-где, а у них в семье не нуждаются. Хотя Володя там, кажется, не один. Не зря ж он шутит: «Было у моей мамы три сына. Двое умных, а третий- футболист» … И потом у таких-то сыночков никогда не хватает …

- Вот что, - как можно мягче сказал Федор Андреевич, - ты же знаешь, Володя. Ты получаешь, как все студенты, стипендию. А от чего она зависит? Правильно: от успеваемости и дисциплины. А у тебя – сейчас посмотрим. – Он достал пухлую книжечку. – Воронов, Воронов … Так. По спецпредмету: «хорошо», а потом - -«удовлетворительно», опять «три». Выговор за грубость по отношению к админу. Замечание за оскорбление товарища. Это кого же? А-а, Белкина …

- В тот раз – Губанова, - сказал Володя.

- Вот видишь, - вроде бы обрадовался Борисоглебский. – Чего же обижаться?

- А у Марфушина, конечно, все «отлично» было? – сказал Володя.

- Одну минутку, - Федор Андреевич опять раскрыл свой блокнот. – Почему же: один раз только «удовлетворительно». А так – все в ажуре. Но когда он заслужил, ты же знаешь: мы ни перед чем не остановились, - закончил он твердо.

- Знаю, - согласился Воронов. Он хорошо помнил, как старший тренер каждую ночь орал по телефону (на всю гостиницу слышно было): «Алло! Федерация! Вы же нас режете. Самый опытный игрок … Передавал мастерство …»

- Ну и хорошо, - заключил Борисоглебский и по-отечески обнял Володю за плечи. – Выиграем в Донбассе, я тебе премией всю эту мелочь наверстаю. Понял?

Даже в тяжкий период поражений команде нет-нет да выдавали премии. Распределяли их снова Борисоглебский и Задов. Админ составлял ведомость и передавал ее Федору Андреевичу с неизменным философским предупреждением:

- Все равно все никогда не будут довольны.
А Федор Андреевич наставительно изрекал, косясь на дверь:

- Костяк надо держать. Костяк!

Раньше Воронов никогда премий не получал.
Он высвободился из объятий Борисоглебского и встал.

- Из кожи вылезу. Увидите.

Борисоглебский кивнул. Он что-то быстро записывал в свою книжицу. Володя дошел до двери.

- А много? – спросил он. – А то, может, не стоит и стараться …

Теперь Борисоглебский понял. Он встал. Грузный и грозный.

- Вот что, Воронов, - сказал он. – Я тебе не мальчишка. Понимаешь? – И взревел: - Не хочешь по-человечески, будем по-другому разговаривать. Я тебя в основе держу. Я! – он постучал кулаком по груди. – Меня со всех сторон шпыняют: «В дубль его». А я – «Нет!» А вместо благодарности ты мне еще здесь нервы треплешь.

Он выдал главный козырь. Он знал, чем Воронова взять.

- Иди, - велел он. – И хватит крохоборничать. Стыдно!

- Хорошо, - ответил тихо Вова, держась за косяк двери. – Я больше не буду …

Он отыграл в Донецке блестяще. «Спорт» похвалил его, одного из всех … «Только Воронов действовал инициативно и напористо, пытался, хотя его плохо поддерживали партнеры, завязывать атаки и, наконец, с его подачи «Скиф» забил единственный «утешительный» гол» …
Но когда пришла газета, старший тренер уже выставил Воронову «неуд» и перевел его на две игры в дубль. Может, он и погорячился, но и его должны были понять. Вместо того, чтобы держать своего подопечного, Воронов даже пристрастных зрителей приводил в восхищение своими финтами и проходами. А команда поплатилась тремя голами.

Но в тот злосчастный вечер футболисты «Скифа» говорили не о пропущенных мячах.

(продолжение следует)

(продолжение)

Но в этот злосчастный вечер они говорили не о пропущенных мячах.

- Хватит! – сказал Валя Назаров. – И с базарщиной этой, и со всем остальным пора кончать. Вернемся, я к Баранову пойду.

- Тебе нельзя, - сказал Воронов. – Ты – обиженный. И я – тоже.

- Я с самого начала обиженный, - ответил Назаров. – Потому и молчу.

- Непорядок, мальчики, - согласился и Джуркович.

- Тебе что, Мандарин, - сказал Воронов. – Ты всегда доволен – и жизнью, и питанием.

- «Не грусти и не плачь …» - пропел Джуркович. – Но в общем имей в виду: если будет голосование, то я – за вас.

- Может, сначала с Федором Андреевичем поговорим, - предложил Гуреев. – А то все обсуждаем сами.

Он оглянулся.

- Здесь все свои, - успокоил его Назаров.

- В дубль меня. – В голосе Воронова звучали горькие нотки, и было это так непривычно, что все, кто был в большой комнате, сразу умолкли. – В дубль, - повторил Володя и почти закричал: - А я не за него играю! Я за наш город играю и за себя. Я пять лет отдал. За что? Еще на первом курсе: кто – на танцы, кто – на свидание, а Воронов – ноги в руки и на тренировку. Летом все – в Сочи, в волейбол на пляже играть с девочками в купальниках. А Воронов с самолета – на поезд, с поезда – в автобус. Трясись в духоте, в пыли. В каждой столовой – борщ и гуляш. Домашнего супа полгода не видишь. Черт с ним, с супом. Не в нем суть. Зачем это? Что я: за «спасибо» это делаю или за лишний рупь? Я жить не могу без футбола! Я за Южный болею, а Южный – за меня. А он – в дубль. Не Вам меня гнать, Федор Андреевич. – Он умолк. И все молчали тоже. – Ладно, - сказал потом Воронов своим обычным тоном. – Репетиция монолога из ненаписанной пьесы «Жизнь футболиста» окончена.

А в комнате по-прежнему было тихо. И Игорь Джуркович уже «в полной боевой», в начищенных туфлях и ярких, под цвет галстука, носках все стоял у двери и не уходил.

- Ты думаешь, один такой?

Воронов не откликнулся.

- Для меня тоже дело не в том, чтоб лишь бы по мячику стукать, - продолжил Джуркович. – Хотя без этого, как голод …

- Или похмелье, - вставили из угла. Но никто не засмеялся, а сам Джуркович тоже не обратил внимания на выпад. Он говорил вдумчиво и серьезно.

- Меня, когда последний раз уезжали, один болельщик перехватил. Не из фанатиков. Законный такой дядька. Дирижер он, кажется. Седой такой. Волосы длинные. «Постарайтесь, - говорит. – Мы же все здесь переживаем. Я после каждого проигрыша ночь не сплю. А мне нельзя: сердце».

- А ты, конечно, с ходу - и набрался, - опять сказали из угла.

- Не больше тебя* …

* Вот это мне совершенно не понятно, форумчане! Будь у Джурковича, как у Криштиану Рональдо, контракт на сотенку лимонов евро, посмотрела бы я как игроки режим нарушали. Штрафец приличный прилетел – сразу вся выпивка из головы вылетела. А тут – уговоры, то, да се. – прим. В.П.Ч.


- Не больше тебя, – удостоил, наконец, вниманием своего оппонента Джуркович. – И не об этом звон. Неохота в последнее время. Еще до игры, как вспомнишь: опять на отбой, в аут, к чертовой матери – только свою калитку спасти. Тошно становится. Честное слово, как этот боксер у нас, ну, маленький такой гномик, Высоцкий. Я на него, как приду на бокс, смотреть не могу. За весь бой – ни одного удара. Только носяру свою закрывает, и все! Это он умеет! И смотришь, нет-нет: «По очкам одержал победу». Гип-гип – ура! – Джуркович даже плюнул. – Вот так и мы теперь.

- А дирижер уже два месяца не спит, - сказал Воронов.

- А этим все равно, - сказал Рем и показал глазами на дверь. Из номера, который занимал Белкин, доносилось нелепое подражание джазу.

- Высшая варяжская каста, - сказал Воронов, - и с ними – приближенные аборигены. Им что Южный, что Царевококшайск – одинаково. – Он встал и взял шахматы. – Пошли лучше, Валет, я тебя в «шестьдесят четыре» без ладьи сделаю.

Но Назаров будто не слышал его.

- Я ж на разборе спросил тогда, помните: «Сколько можно: все в зоне, и никого не пропускать?» А он мне: «Вы, Назаров, вообще можете не волноваться. Пока наблюдайте и учитесь».

- Хватит! – загремел коробкой Воронов над самым Валиным ухом. – А то совсем расстроишься.

- Ничего, - пообещал Валя, - скоро все кончится.

Он только не предполагал, что случится все не так, как он думал. Потому, что едва они расставили фигуры и уселись друг против друга на кровати, поджав босые ноги, в коридоре раздался грохот и визг. Они выскочили и увидели на полу бездыханное тело доктора Папахристоса.

(продолжение следует)

(продолжение)

… Пошли, - велел Назаров, не отпуская вратаря. Он не знал, куда поведет его и что будет с ним делать. Он думал об одном: «Пора кончать». И тут увидел, что навстречу им несется семенящим шагом сам Чибисов. А сразу за ним, презрев законы дистанции, - разъяренный Борисоглебский.

Чибисов не стал возиться с собраниями и прочими словопрениями. По очереди он вызвал к себе в номер весь состав «Скифа», основной и дублирующий. Ночь он посвятил анализу и на установке перед игрой объявил об экстраординарных мерах, «которые принимаются для того, чтобы покончить со всеми безобразиями и вывести нашу команду из прорыва».
Назаров «за хулиганские действия, которые привели к серьезному травмированию основного и лучшего вратаря, что серьезно ослабило команду перед решающими матчами», из «Скифа» отчислялся.

- Посадить его в самолет, и чтоб духу его близко не было, - сверкнул глазами директор.

- Я уже взял ему билет, - поспешно сообщил Лева Задов.

Воронов и Рем Рахметов окончательно переводились в дубль.
«Нам это нелегко делать, но мы вынуждены пойти на это, чтобы они осознали свое поведение и доказали, что достойны опять выступать в основном составе». – Чибисов вздохнул, но тут же заговорил так, будто резал своим голосом жесть. – Мы не остановимся ни перед чем для того, чтобы восстановить в команде игровую и бытовую дисциплину.
Семен Семенычу и доктору Папахристосу был объявлен выговор.
Борисоглебскому обещано: «Поговорим, когда вернемся домой».
- Начинайте установку, - кивнул ему Чибисов, - а то я всю ночь не спал. – Он не обманывал: от глаз до середины плоского носа по его широкому лицу расползались синие мешки.
Когда думал Борисоглебский, неизвестно было. Но он все взвесил и учел. И встал такой же солидный и спокойный, как всегда.

- Наш тактический ход, - сказал он тихо и многозначительно, - состоит в том … Прикройте дверь. Поплотнее. Так вот: Сербов и Чередин, которых противник рассматривает как нашу главную силу, наш таран, будут помогать своим оборонительным линиям. А атаки будем вести по краям. – Он посмотрел на двух дублеров. – Вы поняли, что вам доверяют? Но и своим крайним защитникам чтоб не давали играть впереди!
Чибисов, несмотря на усталость, тоже сказал несколько слов. В том смысле, что позор смывается кровью, а посему – кровь из носу, но взять в последних на выезде матчах три очка.
Никто не возражал ему. На поле тоже старались и проиграли обе встречи, как никогда: пропустили одиннадцать мячей. В воротах стоял Атманаки (Белкин не уезжал в Южный, но руку картинно носил на перевязи). Губанов неистовствовал. Второй гол к вящему удовольствию местных болельщиков он забил в свои ворота сам. Не случайно, а преднамеренно. Крикнул Толе Атманаки, когда тот выбивал в поле: «Мне!» А этот растяпа сдуру подарил мячик чужому. Губанов еле-еле выцарапал мяч обратно. А тот стоит в воротах, рот раскрыл. Губанов сам не понял, как это получилось: стукнул метров с трех прямо по Атманаки: «Будешь работать или нет?» Толя не ждал, конечно. Он даже защититься не успел. Мяч стукнул его по щеке и отскочил в угол ворот. Трибуны изнемогали от восторга.
После этого Атманаки начал пропускать мяч за мячом. Что ни удар – там! Борисоглебский послал в Южный телеграмму: «Беспомощен был Атманаки, заменяющий в этих встречах травмированного Белкина».
Единственный за обе игры ответный гол забил Сербов. Благодаря Джурковичу. Тот ходил туда-сюда по полю, как челнок. Заберет мяч и сам тянет вперед. А чуть что – несется к себе «на подчистку». Девяносто минут – в работе. С его подачи Сербов и пробил по воротам. С такой силой, будто хотел одним этим ударом отмстить за весь позор, что обрушился на голову «Скифа». Это было перед самым концом игры. Но Чибисов уже уехал к тому времени со стадиона. Он даже не попрощался с Борисоглебским.
Сам Федор Андреевич был настолько удручен, что даже не обратил внимания на то, что говорит ему Гуреев.

- С Джурковичем нехорошо, - повторил капитан. – Там, в раздевалке.

- Я не доктор, - наконец ответил Борисоглебский.

И ушел.**

** Ох, чует мое сердце, Джурковичу штрафец-то все-таки прилетел! – прим. В.П.Ч.

(продолжение следует)

(продолжение)

А Джуркович едва переступил порог раздевалки. Тесная комнатка резко встала на дыбы, и пол стремительно поднялся навстречу. Игоря подхватили и уложили на скамейку. Доктор Папахристос прибежал и испугался больше, чем все, столпившиеся вокруг Джурковича.

- Что с ним? – спросил Гуреев.

- Бывает, - попытался обрести себя Папахристос. Он сам помчался за «скорой».

Игорь вернулся в Южный только через неделю. Он все не мог забыть эти последние два матча. Кошмар бесконечных угроз и преследований. Он тоже в какой-то мере подчинялся сложившемуся мнению и только в последней злосчастной игре, когда им владела иступленная боль за «Скиф», когда он выполнял чибисовскую рекомендацию «кровь из носа» едва ли не буквально, он понял, чего стоил Назаров. Оказывается, по вине Назарова не только проигрывали. Он брал на себя еще и добрую половину работы, той, что всею тяжестью, когда Назарова отчислили из команды, обрушилась на Джурковича.
Бывало и прежде, после напряженной игры, Игоря мучили кошмары. Но сейчас в течение всей этой недели в больнице, едва он забывался, повторялось настойчиво, как фраза на «заезженной» пластинке, одно и то же. Лилипут-нападающий летит к воротам. Ножки его семенят с частотою пчелиных крылышек. Игорь делает рывок навстречу. Душа выскакивает из тела вон, но ноги – ни с места. И тают остатки сил. И тает жизнь. И нечем дышать.
Медсестра успокаивала его, шепча что-то дурашливое. Пожилой врач, болельщик, долго рассматривал кардиограммы и спрашивал:

- Ты мне честно говори. Я не тренер тебе: перед игрой пил?

Игорь прикладывал ладонь к груди:

- Что Вы? Как можно?

- М-да, - произносил врач. Наконец он догадался. – А вечером накануне?

Игорь улыбнулся, как он умел: виновато и искренне.

- Было дело. Так, немного. Знакомых встретил – пару стаканОв …

Доктор долго считал пульс.

- Тут у нас пару стаканОв не пьют, - сказал он. – Я, слава Богу, знаю, как у нас пьют. Можешь мне не рассказывать. – Он посмотрел на Игоря, и столько внимательного сожаления было на его лице, что Игорь испугался.

- Доктор, - спросил он тревожно, - что-нибудь страшное?

- Не бойся: жить будешь, - ответил врач и пожевал губами. – Как тебя только допустили. Такое безобразие! У вас что, осмотра перед игрой не бывает, что ли?

- Обязательно, - ответил Игорь. – И на каждой установке спрашивают. Как же …

- Так почему ты молчал?

- А я себя чувствовал нормально. – Игорь потупился. – Просто игры были тяжелые.

- Я видел, - сказал доктор. – Ты же все отдаешь. Это, конечно, хорошо – такой характер для игрока. Если бы нашему Каурову хотя бы половину. – Он встал: - Ладно. Вернешься к себе – сразу в диспансер. Чтоб без разрешения даже на пушечный выстрел не подходил к футбольному полю.
Впервые Игорем овладело искреннее раскаяние.
« Ну на кой ляд мне это надо было, - повторял он про себя. – И еще перед такой игрушкой …». Он считал виноватым только себя. Так оно и было. Но вдруг вспомнил: «Дядя Федя знал же. Знал! И все-таки поставил меня на такой матч! Лучше бы уж выгнал. Черт с ним: попереживал бы, но зато был бы здоров». – Игорь заворочался: «Значит, ему ничего не надо: только работай», - впервые он задумался над этим и увидел своего старшего тренера таким, каким раньше не представлял себе.
Он же был благодарен Борисоглебскому! Часа в два ночи веселые усачи привезли Игоря в гостиницу. Он с трудом поднимался по лестнице, добродушно ругая коварное вино с мудреным, чуть ли не неприличным названием.
И тут его подхватила сильная рука и поволокла вверх.

- Ты что ж это делаешь, стервец! – выругался Борисоглебский. – Надавать бы тебе по роже, чтоб знал …

- Поосторожней, пожалуйста, - заплетающимся языком возразил Игорь.

- Тише! – зашипел Борисоглебский. Он даже прикрыл своей ладонью Игорю рот. – Ложись, и чтоб ни звука!

В общей комнате стоял многоголосый храп.

- Как самочувствие? – спросил Борисоглебский утром на установке. На Игоря он не смотрел. Теперь Джуркович это вспомнил. А тогда он даже был рад. Ему до чертиков надоели нотации.

Он быстро поправился и уже в самолете, по пути домой, вновь обрел себя. Ничего страшного не случилось. И ему опять повезло: экипаж попался южногородский, а стюардесса – давишняя знакомая. Она произнесла свою дежурную тираду и села рядом с Игорем. Смеясь, они пережили заново всю ту прошлогоднюю историю, когда едва не опоздали на самолет. Попрощалась она с Игорем так же официально-приветливо, как со всеми, но на конфетной бумажке написала номер своего телефона и «звони по нечетным». И сунула ее Игорю в карман.
«Как ее зовут? – тщетно вспоминал Игорь. – Черт! Всегда у меня одно и то же. Она же начала: «Меня зовут … Клара или Кира?» Он улыбнулся, довольный собой. А Борисоглебский (с доктором и Левой Задовым он прибыл встречать Джурковича) истолковал по-своему …

- Артист! – бодро воскликнул он, хлопнув ладонью Игоря по спине. – Ну, будешь ты нам еще такие номера выкидывать?

Доктор был подавлен.

- Как ты себя чувствуешь? – только и спросил он.

- Да ты что, сам не видишь? – ответил за Игоря Борисоглебский. – Он как молодожен: всегда готов.

Лева сидел рядом с шофером: расплачивался-то он.

- Ну, Мандарин, ты концы еще не отдаешь? – спросил он, повернувшись.

- Я еще на твоих поминках выпью, - мрачно пообещал Игорь.

Борисоглебский захохотал, и даже Папахристос жалко улыбнулся.

- Орел! Ничего не скажешь, - снова положил Борисоглебский руку на плечо Игорю. – Надо «под занавес» у чемпионов выиграть. В Москве, и последний матч сезона. Доходит? Сразу снимем полсотни грехов. – Он наклонился к самому уху Игоря. – Ты, конечно, отдыхай. Мы тебя все равно обижать не станем.

Он отодвинулся и завел разговор на общую тему: как плохо поливаются улицы. Пыль такая … Он даже закашлялся.

- Мне – здесь, - показал Игорь.

Борисоглебский тоже вышел.

- Вот что, - сказал он, помявшись. – Тут фанатики эти целую заваруху подняли. И Баранова подбили. Стукнул кто-то из наших дружков. Комиссия какая-то … И этот … Летов – тоже: заняться ему нечем! – Он деланно захохотал. – Выдали мы им пенсии на свою голову. В общем – шум до небес. Вроде ты не мог, а тебя заставили. – Он заглянул в лицо Игорю. – Ты ж помнишь, как было? Если б ты хоть заикнулся …

Сухонькая невысокая женщина стояла у ворот, не решаясь подойти к ним.

- Сейчас, мама! – помахал ей рукой Игорь.

И Борисоглебский, несмотря на всю свою озабоченность, удивился тому, что у красавца Джурковича такая невзрачная мать. Она посмотрела на Игоря, обрадованно улыбнувшись, и тут же перевела взгляд, испуганный и внимательный, на Федора Андреевича.

- Ну, я пошел, - Борисоглебский торопливо пожал Игорю руку. – Так ты учти!

Время пришло. Борисоглебский торопился.

(продолжение следует)

(продолжение)

Борисоглебский торопился. Пришло время. Он не упрекал себя за то, что пошел в этот «богоспасаемый «Скиф». Он хорошо понимал, что в команду получше его вряд ли пригласили бы. Подвернулся этот Чибисов и единственная возможность попасть в класс «А». Он ее и использовал! Как в шахматах: имеешь шанс пройти в ферзи – двигайся! Лучше слететь с доски фигурой, чем оставаться на ней пешкой. Более лестно, и в послужном списке тоже строчка останется. А повезет …
За этот сезон Борисоглебский много понял. Он ведь тоже дебютировал в классе «А». Теперь он знал: надо вербовать не троих, а самое меньшее – шестерку классных игроков. Да и то: Марфушин этот оказался дутым. Так что фактически работали двое. И то, пожалуйста: как бы там ни было, а в классе «А», хоть на последней ступеньке, но зацепились.
Борисоглебский стал умнее. И он действовал.

В торжественный вечер после победы в Москве над чемпионом он сидел в ресторане «Спорт» со своим старым другом Мишей Гетьманом. Тот сейчас не вылезал из Москвы: спасал утопающий «Алай».

- Все! – признался Борисоглебский после третьей рюмки коньяку. – Кончится сезон - и … «прощай, любимый город». Вот так встало!

- Вы же зацепились, - возразил Гетьман. – Тебя не погонят.

- Пойми, - горячо говорил Борисоглебский, - я же неиз-за шкуры. – Он высказался, наконец-то, прямо. – Мы б с тобой, например, команду сделали – блеск! Без дураков. Не надо было бы тебе, как сейчас, из кожи лезть. На своих ногах держались бы.

Гетьман налил себе и ему. Он молчал. Но Федор Андреевич знал, что не принято решать важные дела так вот по-мальчишески, с ходу.

- Ну и кого б ты мог взять? – спросил наконец Гетьман. Он смотрел на давнего друга с улыбкой, но испытующе. – Кто там у тебя есть, в твоем «Скифе»?

- Что «Скиф», - пожал плечами Борисоглебский и чокнулся со стаканчиком Гетьмана. – Белкин, Губанов – те, конечно, куда я.

- Там Джуркович вроде ничего.

- А-а, - махнул рукой Борисоглебский. – Перебрал где-то и дошел. Правда, он быстро отходит, так пристали: «Не допускать. Под врачебный контроль». Знаешь, кто там больше всех старается? Летов! Из-за него одного – хоть на край света. – Он выпил. Гетьман молчал и чего-то не договаривал. И Федор Андреевич спохватился: не сказал ли он лишнего. – Вообще-то меня никто не гонит, - произнес он, жуя. – И авторитет имеется. И в Союзе тоже …

- Ты слышал? – вдруг спросил Гетьман. – Мартынову заслуженного дали. Ты же помнишь его.

- Слышал, - протянул Борисоглебский. – Его бы - к Летову. Как раз два сапога – пара. Понравились кому-то его байки или просто под хорошее настроение попал. И опять же вкалывает лет пятнадцать на одном месте. Кто еще так?

- У него и команда неплохая, - вел свое Гетьман. – Не блеск, но все-таки.

Борисоглебский начал догадываться.

- И не надейся, - сказал он зло. - Он оттуда даже запасного вратаря с собой не возьмет. Не то что … Девушка! – он поднял пустой графинчик.

А Гетьман задумался.

Летов и комиссия представили в Федерацию целую папку: и заключения, и протоколы, и всякие медицинские карты. А вывод – один: «команда в результате неправильной постановки тренировочной работы, пагубной тактики – пресловутый «скифский щит» - измотана морально и физически. Воспитание строилось на неправильных принципах: нездоровая конкуренция, чуждые нашему спорту материальные стимулы, натравливание одних игроков на других, деление на избранных и неспособных …» Волосы могли дыбом встать. Но Федору Андреевичу теперь было на все наплевать. Он написал перед отъездом коротенькое письмецо Гетьману, и в конце: «Привет тебе от Белкина, Губанова, Череднина, Сербова, от Барсука (из «Шахтера», ты знаешь), от Игорька Крутого из Новосибирска (помнишь, на спартакиаде отличился) и еще кой от кого …».
Было это сделано не слишком изящно, но в общении с Гетьманом Борисоглебский избегал ненужной дипломатии.
Гетьман получил письмо утром. А ночью ему звонил Мартынов. Но не дозвонился.

Володя Воронов играл в «Скифе» давно.

(продолжение следует)

(продолжение)

Володя Воронов играл в «Скифе» давно. С восемнадцати лет. Он перевидал многих наставников и на досуге составлял их «опись» наподобие щедринской описи градоначальников. Не все там было верно, но главное схвачено точно.
Последняя опись гласила:
« … Твердохлебский Теодор Амадеевич. Имел неизменно в одной руке кнут, а в другой – пряник. Пряников на всех не хватило, а кнут сломался. Ввиду этого, захватив «скифский щит» и тройку «варягов», бежал в смежные края Алайские».
Характеристики эти Володя знал наизусть и, если был в настроении, потешал ими команду. Сатира его доходила не до всех, тем не менее даже Рем Рахметов постоянно требовал:

- А ну, Воронов, заведи про этих …

Сейчас Володя вслух импровизировал. Так было интересней: на глазах у ребят рождалась характеристика нового тренера. Пора было: Мартынов уже месяц работал со «Скифом».
Южный февраль то баловал погожими деньками, то загонял команду на неделю в спортзал, а по вечерам – в палаты. Футболисты жили в горном санатории. На этом настоял Мартынов. На первых порах команда не тренировалась, а отдыхала. А кому надо – лечились. Мартынов едва ли не за ручку водил Джурковича на процедуры. В мертвый час соблюдалась священная, как в пионерском лагере, тишина.
Мартынов знал, как настораживает это болельщиков и удивляет игроков.
Чибисов уже предупредил его. По-дружески, конечно:

- Смотрите: найдутся – скажут: «Спорт – не курорт».

- Ладно, - ответил Мартынов. - До конца сезона грехов еще много наберется. А семь бед – один ответ.

Чибисов пожал плечами и, уже в качестве директора, нашел оправдание:

- Все равно – сейчас зимние каникулы.

А Володя Воронов сейчас вносил в будущее описание первые строки:

- Мартын с балалайкой! – возгласил он, и все, кто был в палате, залпом выдохнули:

- Га-ах!

- … не спал ночами, прислушиваясь к дыханию вратаря. Собственноручно ставил банки ведущим игрокам …

Рахметов рыдал, Атманаки стонал, Джуркович, изнемогая, катался по кровати. Никогда еще не было такого успеха. Володя вошел в раж:

- … Приказал всем после каждой тренировки сдавать анализ …

Он вдруг сообразил, что они истерически хохочут, даже не прислушиваясь к его декламации. Тогда Володя оглянулся и увидел Мартынова, коренастого, в синем тренировочном костюме, очень похожего на всех футболистов. Только на лице несколько морщин, как шрамы. Они казались сейчас еще глубже, потому что Мартынов преувеличенно строго нахмурил брови. Он смотрел на Воронова, гипнотизируя его светлыми глазами. Но в них, как ни старался Мартынов, мерцали смешинки. И Володя это сразу уловил.

- Ну а дальше? – спросил Мартынов и мотнул головой, словно хотел боднуть Воронова колючим чубчиком.

- Вы не обижайтесь, Георгий Петрович, - прижал руки к груди Воронов. – Мы же – так …

- Я тоже – так, - сказал Мартынов грозно. – Буду каждый вечер самолично ставить тебе на одно место горчичники.

- Зачем? – окончательно ободрился Воронов.

- Чтоб усилить приток крови к нижней части и улучшить бег.

- Ради спорта - всегда готов, - раскланялся Володя.

- И все же ты не прав, - сказал Мартынов. – Потому что я не «с балалайкой», а «с трубой». Ей-богу. Когда-то в джаз-банде здорово играл. Даже самому не верится.

- Может, будете? – озорно предложил Воронов, глядя на Мартынова смеющимися глазами. – На тренировках …

- Лучше – на матчах, - сказал Валя Назаров. - Как тот солдат – «По щучьему велению» … Сам играет, а они пляшут. Он быстрей – и все быстрей.

- Только «твист», а то будем проигрывать, - опять вставил свое слово Володя.

- «Твист» я не умею, - ответил Мартынов. – Польку! Тоже темп что надо. - Он развернул бумажную «простыню», разграфленную на клетки, и попросил:

- А ну-ка помоги.

Воронов тыкал в стену кнопки и читал скучным голосом:

- Общефизическая, техника, кросс …

Он не закончил, выглянул в окно и вдруг закричал, обрадованно и изумленно:

- Парни! Серб движется. Собственной персоной!

Мартынов один все также сосредоточено приколол расписание занятий.

- Приветик! – сказал с порога Сербов. – Здравствуйте, Георгий Петрович!

На левой руке у Славки висела синяя бархатная сумка. Он раскрутил ее и хлопнул по боку бросившегося ему навстречу Воронова. Вся команда сгрудилась вокруг них.

- Пустите! – закричал Славка, размахивая своей сумкой. Он, наконец, вырвался и протянул Мартынову руку. – Я болел, - сказал он.

- Знаю, - ответил Мартынов. – Давай, устраивайся.

Он вышел. Песчаные дорожки в парке покраснели после дождя. Мартынов шел, оставляя глубокие следы. В столовой вспыхнул свет, и небо над главным корпусом сразу потемнело.

- Семен Семеныч! – окликнул Мартынов Горбункова. – Пойдем сразимся.

Они спустились в биллиардную.

- Слышал? – спросил Мартынов, натирая мелом кий. – Сербов прибыл.

- Не может быть, - улыбнулся Семен Семенович.

- Он самый. Его-то уж ни с кем не спутаешь, - сказал Мартынов и лихо грохнул шарами.

Он вдруг почувствовал, что выиграет партию.

(продолжение следует)

(продолжение)

Еще по дороге Мартынов дал себе обет: не конфликтовать. Потом пошел на уступку: только – по крайности.
То, что рассказал ему о Чибисове, директоре института физкультуры и главном попечителе «Скифа», Летов, настораживало. Он даже хотел из-за этого отказаться от «Скифа», несмотря на все уговоры в Москве: «Надо помочь … Дело не в команде: мы хотим поднять на периферии класс. На кого еще надеяться, если не Вы?»

- А кто же, Гоша? – сказал и Летов. – Кто, если не ты и не такие, как ты? Что ж, отдать футбол на откуп борисоглебским?

- Я в Северодвинске уже забыл, как кровь мне портят, - вздохнул Мартынов. – А тут – опять …

- Нет, Гоша, - возразил Летов. – Нам еще трубить и трубить. До самого третьего инфаркта. И не один же ты будешь. И Чибисов после всех прошлогодних историй хвост поджал.

Сперва все шло спокойно. И Федерация, и дирекция института в лице Чибисова одобрили все его планы и начинания. Надо, чтобы футболисты отдохнули и окрепли. Времени до начала сезона мало, - поставим на первые игры больше молодежи. И дублерам на пользу, и основные будут пока что обретать форму. Будем, конечно, проигрывать. Но это – спорт: слабых побеждают. А мы пока еще не в полной силе. Но мы наберем ее и покажем, на что способен наш «Скиф»!

- Вы только футболистов так не настраивайте, - попросил Чибисов. – А то знаете, кто поймет, а кто и нет.

Футболистам Мартынов еще раньше сказал другое. При первой встрече с ними.

- Конкретную тактическую установку буду давать на каждый матч, - сказал он. – Услышите, оцените, выскажетесь. Надо – вместе изменим. А стратегическая одна.

Он обвел ребят взглядом. Воронов зевнул и прикрыл рот, тряся головой. Назаров изучал свои колени. Джуркович смотрел в окно. Они ждали пространных формулировок и научных концепций, порядком надоевших им на лекциях в институте. Но Мартынов вместил все в одно, миллион раз слышанное, слово. И произнес его – как выстрелил. Так, что все вздрогнули и скрестили взгляды на новом тренере.

- Стратегическая одна, - сказал Мартынов. – Играть!

- А мы что? – вырвалось у совсем еще юного Юры Антонова.

- Мы вкалывали, - мрачно посмотрел на него Воронов.

А Назаров зашептал Джурковичу:

- Помнишь, Игорек, как ты тогда про этого рассказывал? Про боксера, который нос свой все прячет, а потом по очкам выигрывает? Высоцкого?

- Он про другое, - показал глазами на Мартынова Джуркович. – Я понял, что он хочет сказать.

Все заговорили сразу, а новый тренер не наводил порядка. Пока все сами не замолчали. Тогда и обычно молчаливый Максим Исаев произнес свое слово:

- А у нас: «Выкладывайся! Хоть кровь из носу!» Другого вроде не знают.

- А тебе бы только пофилонить, - подсек его Назаров. – Я ж знаю, про что ты. А здесь не про это говорят.

- Ты на себя лучше смотри, - возмутился Исаев, но голос его потонул во вновь возникшем гуле. И снова Мартынов ни разу не приказал: «Тише!»

- Вы скажите сами, Георгий Петрович! – услышал он, наконец, голос Гуреева.

- Выкладываться надо, - сказал Мартынов, и сразу наступила тишина. – И в спорте, и в жизни, - все настоящее – на пределе. Иначе – эрзац. Только можно по-разному выкладываться. В футбол даже на первенство мира все-таки играют. Во всяком случае - должны. Потому что если нет удовольствия и радости – кончается игра. Хотели бы, скажем, выяснить, в каком там городе или селе хлопцы сильнее. Что можно сделать? Ну, хотя бы положить рядом два здоровенных бревна. Десяток в красных майках, десяток – в синих. Взваливайте на плечи – и пошли в гору! Кто раньше три мили протащит, за теми – победа.

Ребята улыбались.

- Как раз для тебя работенка, Мандарин, - подмигнул Воронов. – Он же у нас, как трактор.

- А что? – откликнулся Мартынов. – Парень что надо! Но людям все-таки больше по душе футбол, где есть азарт. Где много случайностей, где ситуация складывается то удачно, то неудачно. Везет или не везет. А побеждает настоящее. Как в жизни, где возникают без конца все новые и новые препятствия, и их все время надо преодолевать. Потому и борьба такая же разнообразная. Как в шахматах. Только здесь сражаются и ум, и мускулы. А для того, чтобы все это развернулось, нужна свобода.

Вошел Лева Задов и что-то зашептал Гурееву. На него цыкнули со всех сторон. Лева присел на валик дивана и наморщил лоб. Он не понимал, что это все так внимательно слушают?

- Свобода, - повторил Мартынов. – Опять – как в жизни. Человек в цепях делает сотую часть того, что он может. И делает плохо. Для успеха необходимо творчество. А для него – свобода. В футболе она наступает тогда, когда никто не грозит тебе карами небесными и земными за то, что потерял очко. Или даже проиграл финальный матч на кубок. И бесстрашие не в том, чтобы очертя голову налететь на защитника. Надо делать все для победы, но не бояться поражения. Тогда будешь все время придумывать, находить, осуществлять. Тогда раскроются все твои силы и возможности. Все, что ты умеешь. Ты будешь отдавать игре все. Но ты это будешь делать сам, по собственной воле. Ты устанешь после матча как я не знаю кто, НО! Даже эта усталость будет наградой.

Задов встал и вышел. Правда, на цыпочках.

- «Не вынесла душа поэта …», - постучал себя по лбу Воронов.

Но никто не засмеялся.
Все ждали от Мартынова еще чего-то. И Володя – тоже. Он только не мог упустить случая подковырнуть админа.

- Мы будем играть, - подвел итог Мартынов. – Это наша стратегия. Чтоб получали удовольствие и радость в каждой игре, и мы сами, и зрители. Чтобы победа не приводила нас в телячий восторг, а поражение не убивало. Вот и все. А дальше пойдут тренировки, а перед каждой встречей – установка.

(продолжение следует)